Деловой Монреаль – Новости Канады и Монреаля Монреаль, Квебек, Канада: новости, бизнес-каталог, реклама, объявления
Михаил Булгаков почти точно предсказал дату своей смерти. Предсказал тогда, когда был на ногах и выглядел вполне здоровым человеком. Хотя современные медики утверждают, что остаться здоровым в той жизни, которую прожил Булгаков, в принципе сложно. Две войны, голод, эпидемии тифа и холеры. Да и наследственность у него была тяжёлая — отец Булгакова умер от той же болезни и в том же возрасте, что и Михаил Афанасьевич. Однако братья и сестры писателя прожили долгие жизни. «Имей в виду, я буду очень тяжело умирать, дай мне клятву, что ты не отдашь меня в больницу, а я умру у тебя на руках», — сказал Булгаков жене в 1932 году. Елена Сергеевна даже попыталась отшутиться, но писатель был серьёзен. Потом ещё несколько раз говорил, что долго не проживет. А встречая новый 1939 год в полном вроде бы здравии, шутливо, легко заметил: «Ну вот и последний год моей жизни». И ошибся всего на два с небольшим месяца: умер 10 марта 1940-го. Что это было — предчувствие хорошего писателя или опыт хорошего врача?
Как известно, после окончания гимназии Булгаков поступил на медицинский факультет Киевского университета, несмотря на то, что прекрасно пел, хорошо играл на пианино и скрипке и даже хотел стать оперным певцом. Выбор профессии объяснялся тем, что оба его дяди были врачами и хорошо зарабатывали. В стенах университета Михаил провёл семь лет, а получив диплом доктора, лечил раненых в госпиталях Первой мировой войны, был доктором в земской больнице, во время Гражданской войны в Киеве вёл частную медицинскую практику и был военным врачом в Добровольческой армии на Кавказе. Во время работы земским доктором в селе Никольское, Булгаков лечил почти все болезни — он был и терапевтом, и хирургом, и акушером в одном лице. О работе в Никольском Булгаков потом напишет свои «Записки юного врача» – в том числе и о том, как он лечил дифтерийный круп у крестьянских детей… Дифтерия — часто смертельная инфекционная болезнь, при которой дыхательные пути может перекрыть тонкая плёнка. Круп не даёт сделать вдох и убивает человека, поэтому врачу в те годы приходилось отсасывать плёнку специальной трубкой. При такой процедуре нередко заболевал и сам доктор — на счету дифтерии тысячи погибших при работе врачей.
⠀
Когда Булгаков лечил от крупа ребёнка, он понял, что, возможно, заразился. И решил ввести себе противодифтерийную сыворотку. Она более или менее защищала от инфекции, но давала тяжёлые побочные эффекты и могла вызвать сывороточную болезнь. Именно это и случилось с Булгаковым. У него начался кожный зуд, распухло лицо, он не мог ходить, постоянно находился в постели. И без того не очень крепкое здоровье его пошатнулось. Когда невыносимо было терпеть боль, Булгаков выписал себе рецепт на морфий. В будущем его первая жена, Татьяна Лаппа, будет покупать морфий в разных аптеках, чтобы не вызывать подозрений, а Булгаков будет колоть себе его дважды в день. Зависимость от морфия он впоследствии смог побороть, а вот привычку к обезболиванию — нет. Она-то, возможно, и привела его к гибели. Во время Гражданской войны Булгаков снова работал на фронте и там перенёс тиф. Будущего писателя стали мучить невыносимые головные боли, которыми он впоследствии наградил героя «Мастера и Маргариты» Понтия Пилата: «Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой.
Чтобы хоть как-то облегчить своё состояние, Булгаков пил много обезболивающих, по 4 порошка за раз. И постепенно начал считать, что вскоре умрёт. Всё время болезни Татьяна не отходила от супруга ни на шаг – ухаживала за ним, бегала по врачам и продавала по частям золотую цепь, которая досталась ей в наследство от матери. Как известно, зависимость от опиоидных наркотиков преодолевается с огромным трудом. Герой полуавтобиографического булгаковского рассказа «Морфий», врач Сергей Поляков, победить её не сумел и застрелился. А сам писатель благодаря заботам Татьяны смог выжить. Хотя Булгакова постоянно мучили головные боли, и потому даже попрощавшись с морфием, он был вынужден постоянно принимать другие обезболивающие. После выздоровления Михаил вместе с Татьяной перебрались в Москву, где он ночи напролёт писал «Белую гвардию». Всё это время супруга сидела рядом – регулярно меняла тазики с горячей водой, чтобы Булгаков мог согреть свои замерзшие руки. «9-го февраля 22 г. Идёт самый чёрный период моей жизни. Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки немного муки, постного масла и картошки. У Бориса миллион. Обегал всю Москву – нет места. Валенки рассыпались», – писал в своём дневнике Михаил Булгаков.
⠀
Несмотря на преданность супруги трудный путь, пройденный вместе, Михаила Афанасьевича начала тяготить семейная жизнь, и он уже не скрывал своих любовных похождений. Одним ноябрьским утром 1924 года позавтракав, Михаил Булгаков как бы между делом обронил супруге: «Если достану подводу, сегодня от тебя уйду». И сдержал обещание. Однако о Татьяне писатель не забывал, иногда помогал ей деньгами и навещал. К тому времени Булгаков уже был признанным писателем: В 1924-1928 годах свет увидел «Бег», «Роковые яйца», «Багровый остров». Тогда же состоялась триумфальная постановка драмы «Дни Турбиных», которая очень понравилась Сталину (поговаривают, что он посетил спектакль 15 раз). А вот следующую пьесу – «Бег» – Сталин не одобрил. После этого были запрещены к публикации многие произведения Булгакова и сняты с репертуара МХАТа все его пьесы. Считается, что именно тогда у него и начались первые серьёзные проблемы со здоровьем.
⠀
Первый конфликт Булгакова с советской властью произошёл в 1926 году, когда к автору «Белой гвардии» пришли с обыском сотрудники ОГПУ. Они забрали с собой дневник писателя и рукопись «Собачьего сердца». И только после многочисленных просьб Булгакова отобранное было возвращено. Писатель тут же сжёг свой дневник, который чудом дошёл до наших дней благодаря снятой копии. В итоге 1928 год стал для Булгакова последним по-настоящему успешным в его литературной карьере, а 28 марта 1930 года он отправил письмо правительству СССР с просьбой определить его судьбу – либо дать право эмигрировать, либо предоставить возможность продолжать работу во МХАТе. «Ныне я уничтожен. Уничтожение это было встречено советской общественностью с полной радостью и названо «достижением». Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены – работа в книгохранилищах, моя фантазия. Я прошу принять во внимание, что невозможность писать для меня равносильна погребению заживо», – гласили строчки из письма.
⠀
Удивительно, но на это письмо Булгакова откликнулся звонком сам Сталин – он посоветовал драматургу обратиться с просьбой зачислить его во МХАТ. В результате состоявшегося разговора просьба писателя о назначении его во МХАТ режиссером-ассистентом была удовлетворена. А в 1936 году Булгаков приступил к последнему своему сочинению (о юности Сталина), пьесе «Батум». Той самой пьесе, которую он сначала так не хотел писать, потом захотел, написал — и которая, как он признавался, его и добила. Близился 1937 год, а в той обстановке не то что писать о Сталине — лишний раз без надобности произносить его фамилию при посторонних было делом более чем опасным, могущим привести к непредсказуемым последствиям. К тому времени Булгаков уже был женат в третий раз. Елена Сергеевна Шиловская стала музой, литературным секретарём и машинисткой писателя. Именно она сохранила рукопись романа «Мастер и Маргарита» и опубликовала его через 16 лет после смерти Булгакова.
Елена Сергеевна очень заботилась о муже, следила за тем, чтобы каждую весну он проходил тщательное медицинское обследование. Но методы диагностики в 1930-е годы находились на низком уровне, если сравнивать их с сегодняшними (даже УЗИ впервые провели только в год смерти Булгакова). Именно поэтому врачи долго ничего не замечали. А когда заметили, всё было уже очень плохо (ситуация, чем-то похожая на историю буфетчика Андрея Фокича в «Мастере и Маргарите»: никаких признаков рака врачи у него не находят, однако же через девять месяцев он умирает от онкологии в полном соответствии с предсказанием Коровьева). Роковые бедствия всегда обрушиваются на людей внезапно. На Михаила Булгакова катастрофа накатила днём 11 сентября 1939 года.
Произошло это в тот момент, когда он с женой, гуляя по проспекту в Ленинграде, наблюдал местную жизнь. Началось с того, что он вдруг перестал различать надписи — на вывесках магазинов и уличных указателях. Затем стали расплываться в глазах лица встречных прохожих. Не понимая, что с ним происходит, Булгаков решил вернуться в гостиницу, надеясь, что это наваждение пройдёт само собой — так же, как прошло то, что случилось три дня назад. «О первой замеченной потере зрения – на мгновенье (сидел, разговаривал с одной дамой, и вдруг она точно облаком заволоклась – перестал её видеть). Решил, что это случайно, нервы шалят, нервное переутомление», – писал Булгаков сестре. Но наваждение не прошло. Зрение не восстанавливалось. Встревоженный этим состоянием, писатель срочно начинает поиски врача-окулиста, и уже вскоре Булгакова осматривает ленинградский профессор Н.И. Андогский, поставивший неутешительный диагноз. Как выяснилось, состояние его глазного дна было характерно для тяжёлой гипертонии, а та, в свою очередь, была связана с почками. Которые, как оказалось, уже почти перестали работать. Гипертонический нефросклероз, уремия – такими были диагнозы, поставленные Булгакову.
⠀
Лечением писателя занимались лучшие врачи того времени, в том числе и профессор Владимир Виноградов, который лечил Сталина и пользовался его расположением. По словам современных медиков, профессор дал Булгакову совершенно правильные и рациональные рекомендации. Просто уровень медицины был несравним с нынешним. Правильного режима питания (из серии «ничего не солить, даже суп не солить»), сна и бодрствования для лечения нефросклероза, мягко говоря, было недостаточно… Хотя зрение всё-таки вернулось к Булгакову, правда, ненадолго. «Ваше дело плохо», – говорит ему доктор, но Булгаков, сам врач, понимает, что всё ещё хуже: примерно в 40 лет именно так началась болезнь, унесшая жизнь его отца в 1907 году. Писатель возвращается в Москву раньше срока и начинает отсчёт своих последних месяцев… В письме к киевскому другу Булгаков так озвучивает характер своего заболевания: «Вот настал и мой черед, у меня болезнь почек, осложнившаяся расстройством зрения. Я лежу, лишенный возможности читать, писать и видеть свет… Сейчас ещё на моей дороге появился грипп, но авось он уйдет, ничего не напортив…»
⠀
Состояние Булгакова неуклонно ухудшалось. Но последним ударом для него стало событие, связанное с той самой пьесой о Сталине. Дело в том, что в середине января 1939 года Булгаков возобновил работу над ней, был очень воодушевлён и работал над своим последним сочинением ежедневно. И уже в июле читал те фрагменты пьесы, что были уже им написаны, чиновникам из руководства Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР. А через несколько дней Булгакову сообщили, что готовая пьеса произвела самое положительное впечатление на руководство Комитета по делам искусств и оттуда её отправили «наверх» — то есть на ознакомление и утверждение самому Сталину. Елена Булгакова была полна самых радужных предчувствий и ни на мгновение не сомневалась в предстоящем небывалом успехе мужа – а вот он сам, казалось, опять предчувствовал плохое. И не ошибся…
⠀
Катастрофа, разразившаяся в судьбе Михаила Булгакова 14 августа 1939 года, была озвучена сиплым голосом почтальонши, зашедшей в вагон поезда Москва-Тбилиси в тот момент, когда он на несколько минут остановился на очередной станции. Услышав её адресованный в глубину вагона выкрик: «Бухалтеру телеграмма!» — находившийся в одном из купе Булгаков мгновенно смертельно побледнел и произнёс слова, навсегда оставшиеся в памяти его спутников: «Это не бухгалтеру, а Булгакову. И это — конец». Получив из рук почтальонши бланк, он развернул его и, пробежав глазами, передал жене. Текст гласил: «Надобность поездке отпала возвращайтесь Москву». Два часа назад, когда они садились в поезд, чтобы ехать в Батум — для сбора недостающих деталей при постройке театральных декораций и вообще для того, чтобы Булгаков мог освежить в памяти топонимику городка, в котором разворачиваются основные эпизоды его пьесы, — ничто не предвещало такого оборота. Поначалу Булгаковы решили ехать дальше, не работать, а просто отдыхать. Но стресс оказался настолько сильным, что уже на следующей остановке они сошли с поезда и, найдя случайный автомобиль, за большие деньги тем же вечером вернулись в Москву. Елена Сергеевна пишет: «Через три часа бешеной езды мы были на квартире. Миша не позволял зажечь свет: горели свечи! … Он ходил по квартире, потирал руки и говорил – покойником пахнет».
⠀
В первый день после возвращения из Ленинграда Булгаковых посетил друг семьи Сергей Ермолинский, и Михаил Афанасьевич последовательно описал ему, как будет развиваться болезнь. Назвал месяцы, недели и даже числа. «Я не верил ему, – признавался Ермолинский, – но дальше всё шло как по расписанию, им самим начертанному». Когда через три недели после этого Михаил Булгаков сильно заболел, то по решению Союза писателей ему было предложено полечиться в санатории. Правда, санаторное лечение ему совсем не помогло… «Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосёт меня мысль, что вернулся я умирать, – пишет Булгаков другу в декабре 1939-го. – Это меня не устраивает по одной причине: мучительно, канительно и пошло. Как известно, есть один приличный вид смерти – от огнестрельного оружия, но такового у меня, к сожалению, не имеется. Поточнее говоря о болезни: во мне происходит ясно мной ощущаемая борьба признаков жизни и смерти. В частности, на стороне жизни – улучшение зрения. Но довольно о болезни! Могу лишь добавить одно: к концу жизни пришлось пережить ещё одно разочарование – во врачах-терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но как они редки! Да и что могут помочь эти исключения, если, скажем, от таких недугов, как мой, у аллопатов не только нет никаких средств, но и самого недуга они порою не могут распознать..».
В этом Булгаков был прав: сегодня ему непременно смогли бы помочь. Прежде всего, Михаилу Афанасьевичу назначили бы какой-то из видов диализа, однако гемодиализ был впервые применен в 1943 году, а в широкую практику вошел лишь в 1960-е. Ещё Булгакова поставили бы в очередь на трансплантацию почки. Но эта операция стала обыденной ещё позже. Кстати, тема трансплантации тоже отразилась в творчестве Булгакова — ей занимался профессор Преображенский из «Собачьего сердца». В те годы это было скорее фантастикой, хотя первую попытку трансплантации в СССР провели при жизни писателя, в 1931 году, и он вероятно об этом опыте знал. В результате писатель, как и предсказывал, умер в муках. Он спрашивал у Елены Сергеевны, не может ли она достать ему револьвер, но потом отказывался от мыслей о самоубийстве. Просил перечитать ему главу из «Мастера и Маргариты», где речь идёт о казни Иешуа, Дисмаса и Гестаса («Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть»). «Весь организм его был отравлен, каждый мускул при малейшем движении болел нестерпимо. Он кричал, не в силах сдержать крик», – вспоминали близкие. И за несколько недель до смерти говорил жене: «Ты со мной… Вот это счастье… Счастье – это лежать долго… в квартире… любимого человека… слышать его голос… вот и всё… остальное не нужно…»
⠀
Находясь уже на краю жизни, ослепший Булгаков просил читать ему о последних днях и часах Гоголя. А о последних днях и часах Булгакова поведал его сосед, сценарист Евгений Габрилович: «Мы слышали из нашей квартиры, как он умирал. Тревожные голоса, вскрики, плач. Поздним вечером с балкона была видна зелёная лампа, покрытая шалью, и люди, бессонно и скорбно озаренные ею». Габрилович не пишет, сколько было таких вечеров, дней, ночей, но последний ему запомнился особенно. Запомнился ему, как он пишет: «страшный, бессильный, пронзительный женский крик». Но Елена Сергеевна всё-таки добралась до дневника и записала: «16.39. Миша умер». На могиле Михаила Булгакова долгое время не было памятника. Предложений было много, но Елена Сергеевна от всех отказывалась. Однажды она зашла в мастерскую на Новодевичьем кладбище и увидела в яме какую-то глыбу. Директор мастерской пояснил, что это – голгофа, камень, снятый с могилы Гоголя, поскольку его место занял новый памятник. И Елена Сергеевна, не раздумывая, решила установить голгофу на могиле мужа.
